Иногда замирает природа. В небе не видно птиц, не ощущается ни дуновения ветерка, выдающего движение воздуха; вокруг тихо, словно нет никого во всем мире, кроме тебя. Это пора дивного покоя, когда он обволакивает тебя, словно удивительно мягкое, теплое одеяло, не сковывающее движений, легкое, почти незаметное.

Иногда замирает жизнь. Ее течение замедляется, нет событий, встреч, словно сам ток времени останавливается. Это бывает нечасто. И это время так необходимо – чтобы обдумать то, на что обычно его не хватает, сделать то, до чего чаще всего не доходят руки. Осмотреться, никуда не спешить, не бежать…

А иногда замирает жизнь духовная. Точно душа засыпает, проваливается в ватный, лишающий способности и переживать, и чувствовать сон. И что бы ни делал ты, все словно через вату и воспринимаешь – и молишься «через вату», и каешься, и книги читаешь. Плохое это время. Нельзя долго в таком состоянии оставаться, надо выбираться, выходить из него. Оно похоже на замерзание на холодной равнине: идет выбившийся из сил, голодный, насквозь продрогший путник; останавливается отдохнуть, приваливается к какому-то холмику и… засыпает. Заносит его потихоньку снегом, а он и не чувствует этого, как и всего остального, впрочем. И уже не холодно, не голодно, уже хорошо. Только вот замедли в этом сне и больше не проснешься. И надо вставать и идти дальше, если, конечно, хочешь жить.

Вот то же и с замиранием жизни духовной. Смиришься с ним, решишь, что, «значит, так и надо», «и так можно жить», «все так живут», – и всё. Так и будешь «жить», не понимая уже, в чем разница между жизнью и существованием. А ведь есть она – и немалая. Нет, надо выкарабкиваться.

Только как? Вроде и делаешь все, что должен. Сказано ведь: и молишься, и читаешь, и в храм ходишь, и каешься. Ясно, если бы не делал ничего, а тут-то что? И правда – кажется, непонятно, в чем дело, что за беда. А раз непонятно, в чем причина беды, то и справиться с ней – как?

Бывает замирание от усталости. Но оно недолговременно и быстро проходит, стоит только передохнуть.

Бывает как естественное чередование состояний – большей и меньшей ревности, большей и меньшей горячности; такое чередование не только душе, но и телу нашему знакомо хорошо: не можем все время в одной мере пребывать. И в таком замирании тоже нет ничего страшного, оно столь же недолговременно, скоропреходяще.

Но бывает оно и следствием каких-то грехов наших или одного всего лишь, однако тяжкого греха – разленения, нерадения о жизни духовной и обо всем, к ней отношение имеющем. И тогда оно не просто замирание, а самое настоящее омертвение. Тогда оно опасно, о нем и речь. Опасно же еще и тем, что редкий христианин на своем опыте его не познает – не частная это болезнь, не редкая, не особенная какая-то, а общераспространенная. Поэтому и так важно понять, как лечиться.

Первое тут – определить причину. Если грехи душу до такого состояния довели, значит, давно уже живет человек, не внимая себе, на каких-то «старых запасах», вот и иссякли они, и он сначала нагрешил, а потом и до бесчувствия дошел. И прежде, чем что-то еще делать, надо, конечно, упраздниться от греха, перестать совершать то, что привело душу в такое состояние. Потому что, продолжая в тех же грехах пребывать, вряд ли можно надеяться на его изменение.

А дальше… Дальше примерно то же, что и в случае, если причина замирания в разленении.

Человек удивительно хорошо умеет приспосабливаться – и к хорошему, и к плохому. Это универсальное качество порой является условием выживания как такового, неким замечательным механизмом самосохранения. Порой же, наоборот, – губит. Чувствует христианин, что не молится, а «выполняет правило», что не читает святых отцов, а «знакомится с материалом», не участвует в богослужении, не включается в него, а только телом в храме пребывает, умом же весь мир успевает в краткие мгновения обежать. И надо, чтобы честным с Богом и самим собой оставаться, либо понудить себя к вниманию, к участию сердца во всех этих спасительных по существу своему деланиях, либо вообще от них отказаться. Отказываться плохо… Понуждать себя трудно. И избирается все же этот средний вариант: делать все, что надо, но так, «на автомате». Хотя, может, и отказаться было бы лучше: увидел бы, как плохо душе, и назад бегом бы побежал. А тут – вроде все ничего, все на месте, никто не упрекнет, кроме совести. Ну а у нее голос зачастую совсем не громкий, и не разберешь, «чего она там», особенно если не вслушиваться.

И если надолго во всем этом замедлить, то не только свыкнуться и приспособиться риск есть, а вообще – увериться, что только так и можно, так и нужно, и вообще у всех так. А потом… Потом занесет снегом – и поминай, как звали. Звали-то христианином, конечно, но по сути или «по паспорту» – вопрос не однозначный.

Как же с этим замиранием-умиранием справиться? Как проснуться? Надо испугаться. И чтобы удалось это, помочь себе. Собрать нужно все, что способно растревожить, расшевелить душу.

Память о смерти. Не о том только, что люди умирают в принципе. Нет, надо приблизить ее к себе, да она и так близка. Вспомнить близких, дальних, кто ушел не так давно… Как ушли? Ведь зачастую неожиданно, вдруг. А сколько вокруг тех, кто жил-жил да и заболел. Рак, химиотерапия – и все: сгорел человек. А мне ведь уже не семнадцать, не девятнадцать и не тридцать, может быть, даже… И сердце иногда как-то колет, и давление повышается. Скоро… Скорей, чем кажется. Какие это будут часы, минуты – перед концом, когда будешь лежать и думать, как иначе можно было бы прожить жизнь, если бы?.. Если бы ты и правда жил, а не существовал только. А может, и не будет ни часов, ни минут, все произойдет быстро, без возможности хоть как-то приготовиться?

А как пред Господом предстать? Предстать и просто ждать Его решения о тебе, которого уже не изменить, не переиначить, не отсрочить. И только плакать – опять же о том, как иначе все могло быть.

Даже если не встрепенется сразу от таких мыслей душа, если не оживет тотчас, то что-то все же шевельнется в ней, отзовется – хоть в самой последней ее глубине. И с этим отозвавшимся уже можно работать. Потому что чуть оживет молитва, с чуть большим интересом читать будет человек, в храм с большей легкостью пойдет. И главное – будет отчего родиться молитве маленькой, несовершенной, но своей – о том, чтобы помог Господь от усыпления пробудиться, оживил душу, наполнил Своей жизнью – хотя бы и через потрясения какие-то, страдания, боль, как Сам один Он знает. Мучая себя этой молитвой, тревожа ею свое сердце, не давая себе забыться, успокоиться, увидит человек, что жизнь возвращается, что действует в ней Господь. Только бы была эта готовность – мучить себя и тревожить. Потому что чаще всего именно ее недостает, ее отсутствие мешает. Здесь, наверное, и проходит линия выбора: на что ты готов и на что не готов ради своего спасения. Так-то все и определяется.
Игумен Нектарий (Морозов)
30 ноября 2012 года