Тот народ, который понял другие народы и усвоил их опыт, оставаясь самим собой, не теряя себя, есть великий народ. Ради этой простой идеи я завел весь разговор. И завел я его в очередной раз потому, что наше время есть время самоидентификации и выбора пути. Плюнуть на все свое и полюбить все чужое есть то же самое, что засовывание головы в петлю. Но замкнуться в себе и проклясть все, что «не свое», есть то же засовывание головы в ту же петлю, только с другой стороны.

Даже те, кто плохо знает историю Гражданской войны, знают имя Василия Ивановича Чапаева.

Примерно так же и люди, плохо знакомые с театром, знают имя Шекспира. Рефлексия мысли – поверхностная ассоциация. Плодовое дерево – яблоня. Русский поэт – Пушкин. Драматург – Шекспир. Его творчество бесконечно переводят, ставят, экранизируют. Вокруг его имени и биографических туманностей плетется паутина домыслов и пристрастных догадок. Люди, подобные ему, достойны звания «человек-оркестр». Он и актер, и поэт, и театральный менеджер, и режиссер, и философ. Для эпохи узкой специализации он – загадка, поскольку доктор «левой ноздри» с трудом понимает доктора «правой ноздри», и энциклопедичность, увы, не в моде.

Чуть больше гениальности, и Шекспир был бы целиком элитарен и большинству недоступен. Чуть больше банальности, и он стал бы эпигоном общих фраз, морализирующей пустышкой. Но он именно есть чудно взвешенная смесь банальности и гениальности, позволяющая вкушать от своих плодов и простецам, и умникам разных эпох.

Детали биографии Чапаева за пределами круга специалистов известны мало. Большинству достаточно знать, что герой был усат, храбр, «языков не знал» и утонул в реке (последний факт спорен). Точно так же и творчество Шекспира для большинства из нас в лучшем случае исчерпывается щепоткой знакомых названий: «Гамлет», «Отелло», «Ромео и Джульетта». Гамлет – это жажда мести в крови, уравновешенная холодом абстрактных размышлений. Отелло – слепая доверчивость любви и ее уязвимость перед диавольским нашептыванием. Ромео и Джульетта – остывающие тела двух детей, примиряющие свои враждующие семейства. Там есть еще множество смыслов, пучком торчащих в разные стороны из текстов. А мне сегодня хочется задеть одну попутную идею.

Шекспир жил в Англии. Это, должно быть, известно последнему двоечнику. Шекспир жил в Англии, и команды «Челси» в то время еще не было. А вот названные выше самые известные его пьесы местом действия имеют: «Гамлет» – Данию, «Отелло» – Венецию, «Ромео и Джульетта» – Верону. Места действия расположены за пределами родины и драматурга, и зрителей, из которых подавляющее большинство не были ни в Скандинавии, ни в Италии, потому что не было не только «Челси», но и «British Airways». У меня вопрос: почему? Почему места действий в «стране далече»? У меня есть и полуфабрикат ответа, вычитанный у Мандельштама:

Я получил блаженное наследство –
Чужих певцов блуждающие сны;
Свое родство и скучное соседство
Мы презирать заведомо вольны.

Возможный ответ содержится в двух последних строчках. Человеку свойственно утомляться от знакомых пейзажей. Он грезит «прекрасным далеко», и все сладкие грезы охотнее связывает с чужой землей и чужим небом, нежели с привычным окружением. Величие в повседневности человеку прозревать трудно, и это ужасно. Шекспировский театр был демократичным, доступным, рассчитанным на широкие массы зрителей. И зритель тот охотнее верил в то, что неземная любовь и неслыханная верность живут не под соседской худой крышей, а под безоблачным небом чужой страны, где «я не был и не буду».

Вот почему мы все хотим любви, грустим от одиночества и вздыхаем о счастье, но оглянуться по сторонам не хотим и позволяем сердцу, как легкому воздушному шарику, носиться в разные стороны. Итак, любовь настоящая есть, но не здесь, а в Вероне. И жизнь фонтаном брызжет, но не здесь, опять-таки, а в Эльсиноре и в Венеции. И есть такой массовый зритель, с которым иначе о любви не заговоришь, как только подбривши усики и облачившись в камзол с кружевными манжетами. Такой зритель недалек, и величие шекспировского гения лишь выигрывает от того, что он умел говорить о высоком с недалеким зрителем.

***

Все было бы совсем плохо, если было бы только так и не иначе. Все иначе, например, у Куросавы. У него, именуемого критиками «Шекспиром кинематографа», все великое и смешное, манящее и отталкивающее показано на родном, национальном материале. Борьба за власть, тонкий яд предательства, груз ответственности, легший на слабые плечи случайного человека, то есть вся шекспировская проблематика у Куросавы помещены в японскую историю, выражены сквозь специфику японского восприятия. Там есть место и «Королю Лиру», и «Ричарду III». Ну и что, что царь одет в кимоно и сидит на корточках? Во всем остальном проблемы те же и решаются так же. У Куросавы и экранизация «Идиота» не претендует на костюмированное подражание русскому XIX веку. Одежды, речь, интерьеры, мимика, экспрессия – все местное. Один только смысл – всечеловеческий, достоевский, и ради этого смысла снимается кино. Кино снимается ради того, чтобы понял человек: нравственная коллизия, разыгравшаяся в некоей стране в далекую эпоху, должна быть понятна людям других стран и других эпох без дотошного погружения в детали. История одного сердца должна быть понятна всем сердцам именно как нравственная история. И не важно, что при этом пили: теплое сакэ или холодное шампанское.

Итак, есть первый путь: смотреть на костюмированную жизнь иных эпох и сострадать далекому герою, осознавая, что ты и он – люди разных планет. И есть второй путь: богатство человеческого опыта, живущее в мировой культуре, пропустить сквозь свое национальное самосознание, не копируя внешность, но прикасаясь к проблематике. Вообще, наверное, есть разные пути. Есть еще и третий, и четвертый, и пятый. Важно только не бежать от себя или, убежав на время, к себе же самому вернуться. И понять мир можно только не исчезая как личность. Тот народ, который понял другие народы и усвоил их опыт, оставаясь самим собой, не теряя себя, есть великий народ. Ради этой простой идеи я завел весь разговор. И завел я его в очередной раз потому, что наше время есть время самоидентификации и выбора пути. Плюнуть на все свое и полюбить все чужое есть то же самое, что засовывание головы в петлю. Но замкнуться в себе и проклясть все, что «не свое», есть то же засовывание головы в ту же петлю, только с другой стороны.

***

Великий писатель есть тот, у кого шекспировский размах штормит на 30 квадратных метрах облупленной «хрущевки». Это тот, у кого «Ромео» одет в фуфайку и «Джульетте» не 14, а 40, но боль та же и слезы те же.

Таким же образом и великий народ (внутренне великий, а не только географически) есть тот, который умеет понять, полюбить, пожалеть другого, не потеряв при этом себя самого. Искусство лишь отображает эти ментально-сердечные способности народов.

Куда бы я ни шел и что бы я ни делал, я думаю о Церкви и Родине. О Родине и ее Церкви.

Шекспир говорит об идеале и помещает его далеко. Куросава говорит об идеале и наряжает его в костюм своей отчизны. Я хочу, чтобы наши люди читали и смотрели Шекспира, но действовали, как Куросава.

Ромео и Джульетты ходят по улицам наших городов и целуются в парках на лавочках, не подозревая о том, что про них уже давно все написано. Гамлеты меряют шагами комнаты и вынашивают разнообразные планы, которые уже давно и выношены, и рождены. Стоит только поинтересоваться этим вопросом, чтобы узреть себя со стороны. Тысячи ревнивцев исцелились бы душой и перестали бы пить напрасно кровь из своих подруг, погляди они хоть раз трагедию про мавра венецианского.

Народу нужно думать, расти, стремиться понять себя и мир вокруг себя. Нужно нащупать связи с далеким прошлым и предощутить будущее. Не себя наличного нужно обожествить, и не «чужое далекое» нужно полюбить, но свой сегодняшний день нужно постараться превратить в место встречи времени и вечности, в точку соприкосновения великого с малым.

«Я в мире, и мир больше меня», – говорит человек. «Но мир также и во мне, и я хозяин мира, который ношу в себе», – продолжает человек. Интересен человек, мыслящий таким образом. Народ же, способный мыслить так, как этот гипотетический человек, не просто интересен. Он… боюсь сказать, каков этот народ.

Протоиерей Андрей Ткачев
18 мая 2012 года