Для «славянофилов» он «оголтелый западник», для «западников» он чересчур «славянофил», да и вообще не верит в идею прогресса. Для «борцов за чистоту Православия» он «экуменист» и вообще «криптокатолик». А для интеллигентов он «чересчур религиозен в традиционном смысле». Одним словом, Соловьева все пытаются если не осудить, то как-то «поправить».

Каждый раз, читая публикации, статьи, очерки и книги о Владимире Соловьеве, я испытывал какое-то странное чувство. Вроде бы и авторы – профессионалы высочайшего класса, и сама личность философа масштабная, но… как-то неловко, остается неприятный осадок. Я долго не мог понять, в чем тут дело, но вдруг меня осенило: а ведь все – почти все – пишут о Соловьеве как о «заблудшей овце». Для «славянофилов» он «оголтелый западник», для «западников» он чересчур «славянофил», да и вообще не верит в идею прогресса. Для «борцов за чистоту Православия» он «экуменист» и вообще «криптокатолик». А для интеллигентов он «чересчур религиозен в традиционном смысле». Одним словом, Соловьева все пытаются если не осудить, то как-то «поправить». А требуется ли ему наше оправдание? Не думаю. Как, впрочем, еще менее ему требуется наше осуждение. Поэтому сейчас, в очередную годовщину смерти философа, хочется просто сказать о нем доброе слово.

Владимир Сергеевич Соловьев родился в Москве в 1853 году в семье знаменитого русского историка Сергея Михайловича Соловьева, автора многотомной «Истории России с древнейших времен». По отцовской линии предками Соловьева были священники, а по материнской линии его далеким родственником был знаменитый Григорий Сковорода.

Будущий философ родился в семье с твердыми патриархальными устоями, но уже в юности пережил кризис нигилизма и атеизма, который привел его на естественнонаучный факультет Московского университета. Там Соловьев окончательно понял, что его призванием являются не физика с математикой, а философия. Его влекла к себе идея служения безусловной истине, и только общий дух того времени повлек Соловьева искать эту истину в материализме. Разочарование в естественных науках, которые не способны дать человечеству Абсолютную Правду, стало для философа и разочарованием в материализме. Соловьев переводится на историко-филологическое отделение и погружается в чтение Спинозы, Гегеля, Шеллинга: идеалистические философские системы завораживают его сознание. Но если немецкие философы шли от идеализма к религии, то путь русского мыслителя был изначально религиозным. Для него величайший и единственный вопрос жизни и знания – вопрос о религии. Только христианскую истину необходимо было оправдать с точки зрения философии – ввести в разумную форму. Об этом мировоззренческом повороте, о возрождении религиозного искания, стремления, о возврате к религиозной вере свидетельствует и то, что после окончания университета Соловьев продолжил свое обучение в качестве вольнослушателя Московской духовной академии, что было для того времени, мягко сказать… необычным. Да что там необычным – на него глядели как на «белую ворону». Такова была пропасть между светской интеллигенцией и духовным сословием!

Целый год он посещал лекции в Московской духовной академии и даже думал написать диссертацию на степень магистра богословия. Однако в конце концов он решился защищаться по философии. Магистерская диссертация «Кризис западной философии (против позитивистов)» носила черты оригинальности мышления молодого философа. Несмотря на широту своей философской эрудиции, он никогда рабски не следовал за каким-либо философским направлением. Напротив, он широко пользовался всем, что проходило через призму его кругозора, но одновременно пропускал это через глубины своего умозрения. Поэтому, когда в 1874 году в Петербурге состоялось защита магистерской диссертации Соловьева, она поразила своей оригинальностью и вызвала широкий интерес среди образованных кругов русского общества.

Суть философской позиции Соловьева была в том, что позитивизм, утилитаризм и социализм – главные итоги духовного развития западной цивилизации – это «отвлеченные начала», односторонние моменты распада человеческого духа. Сколь ни продолжай, ни расширяй плоскость – она не станет объемной фигурой; так и эти отвлеченные начала: сколько их ни распространяй вширь, они не заполнят глубин человеческого духа. Только в синтезе религии, науки и философии возможно преодоление указанного философом кризиса западной мысли. Как видим, если петровские реформы, да и весь исторический путь России XVIII–XIX веков, углубляли пропасть между людьми церковными и интеллектуальной элитой, и эта пропасть осознавалась как пропасть между разумом и верой, между наукой и религией, то «блудный сын» русской философии всю свою сознательную жизнь эту пропасть закапывал, всей своей деятельностью говорил: «Да, мы умны, но Бог умнее нас всех. Вернемся к Богу, потому что история – это не просто человеческий процесс, в истории живет богочеловечество».

В 1878 году Соловьев приступил к чтению в Петербурге публичных лекций «Чтения о богочеловечестве», которые стали событием в философской и культурной жизни того времени. Их посещали представители знати, чиновники, общественные деятели, писатели, студенческая молодежь. С большим интересом их слушал Ф.М. Достоевский, однажды их посетил и Л.Н. Толстой. 26 января состоялась первая лекция, затем они проходили регулярно до 1880 года. Уже в первом чтении философ утверждает свою главную линию: для того, чтобы сформировалось целостное всеединое мировоззрение, необходимо основать его на безусловном начале религии.

«Религия, говоря вообще и отвлеченно, есть связь человека и мира с безусловным началом и средоточием всего существующего. Очевидно, что если признавать действительность такого безусловного начала, то им должны определяться все интересы, все содержание человеческой жизни и сознания, от него должно зависеть и к нему относиться все существенное в том, что человек делает, познает и производит. Если допускать безусловное средоточие, то все точки жизненного круга должны соединяться с ним равными лучами. Только тогда является единство, цельность и согласие в жизни и сознании человека, только тогда все его дела и страдания в большой и малой жизни превращаются из бесцельных и бессмысленных явлений в разумные, внутренно необходимые события. Совершенно несомненно, что такое всеобъемлющее, центральное значение должно принадлежать религиозному началу, если вообще признавать его, и столь же несомненно, что в действительности для современного цивилизованного человечества, даже для тех в среде его, кто признает религиозное начало, религия не имеет этого всеобъемлющего и центрального значения. Вместо того чтобы быть всем во всем, она прячется в очень маленький и очень далекий уголок нашего внутреннего мира, является одним из множества различных интересов, разделяющих наше внимание» (Соловьев В. Чтения о богочеловечестве. Чтение первое).

Для слушателей чтений Соловьев разворачивает картину развития религиозного сознания человечества вплоть до христианства. На этом пути философ отметил четыре главных фазиса: аскетизм буддизма, идеализм Платона, монотеизм иудейства и александрийское учение о триединстве Бога. Христианская религия одухотворяет, примиряет в себе, включает в себя все предшествующие ступени. Так, аскетизм как мироотречение находит выражение в словах апостола Иоанна Богослова: «Весь мир лежит во зле» (1 Ин. 5: 19). Платоновский идеализм, как считает философ, проявляется в признании Царства Небесного за пределами мира земного. Учение о едином Боге изначально было в проповеди апостолов. А вера в триединого Бога становится в христианстве открытым религиозным догматом. Несмотря на это, христианское учение не является простым смешением предыдущих учений, оно обладает своим собственным содержанием, в центре которого – Христос.

Для светских слушателей конца XIX века, которые под влиянием Э. Ренана, немецких теологов мифологической школы привыкли считать христианство простым, хотя и возвышенным моральным учением, было удивительным слышать о том, что вера христианская не есть теория, не просто моральная система, а откровение живой Личности, Слова, ставшего плотью. Соловьев последовательно показывает, что Христос стоит в центре мирового процесса и исторического развития. Так Божественный Логос становится смыслом мира и истории: Бог Слово воплощается, входит в поток времени, в историю людей. Именно воплощение, говорил Соловьев, оправдывает мировой исторический процесс во всей его противоречивости и трагичности: история разворачивается тогда как единый богочеловеческий процесс, как путь воссоединения Бога с человеком.

«Постойте! – скажет сейчас придирчивый читатель. – Да разве не блуждал Соловьев по кривым путям? Разве не был он замечен в симпатиях к католичеству?» Блуждал! И еще как! С 1881 года начинается десятилетний период, отданный утопическим проектам построения «всемирной теократии» и поискам путей соединения Православия и Римо-католичества. Истинная теократия возможна, если русский царь соединит свою власть с авторитетом римского первосвященника, с этого должно, по Соловьеву, начаться претворение христианских идеалов в земной действительности. Первым шагом к этому должно было стать соединение Восточной и Западной Церквей. Эти идеи привели В. Соловьева в Европу, где он активно встречается с католическим духовенством. Эти встречи сильно охладили его пыл: Соловьев отчетливо понял, что внешне-механическое единение (уния) между православными и католиками ничего не принесет по существу. Перешел ли сам философ в католичество? Сейчас можно определенно сказать, что нет. Сама мысль о «переходе» была ему чужда: он ощущал разделение Запада и Востока как временное недоразумение. Скорее, он хотел актом личной «унии» как-то ускорить осуществление своей мечты. И когда закончился период утопических увлечений, Соловьев вновь обратился за духовным окормлением к православному духовенству.

Веру в национальное мессианство России автор «Теократии» получил в наследство от славянофилов; он только видоизменил ее, поставив на место Православия самодержавие и на место Церкви – империю. Много лет он беспощадно обличал славянофильский национализм и нанес ему последний удар, а между тем в его теократической системе – полное торжество национализма. Из всех стран одна Россия призвана строить земное Царство. А это значит, что русской империи суждено все мирное владычество, могущество, богатство и слава. «Начав призывом России к смирению и самоотречению, он кончает обещанием ей диктатуры над всем миром. Такова ирония судьбы Соловьева: ни один эпигон славянофильства в самых дерзких своих мечтах не доходил до такой национальной гордыни» (Мочульский К.В. Владимир Соловьев. Жизнь и учение).

Но этот период блужданий закончился, и свою творческую деятельность Соловьев завершил ярким аккордом – произведением «Три разговора» (1900), в котором тема спасительного значения Воскресения Христова является центральной для понимания всего диалога.

«Зло действительно существует, и оно выражается не в одном отсутствии добра, а в положительном сопротивлении и перевесе низших качеств над высшими во всех областях бытия. Есть зло индивидуальное – оно выражается в том, что низшая сторона человека, скотские и зверские страсти противятся лучшим стремлениям души и осиливают их в огромном большинстве людей. Есть зло общественное – оно в том, что людская толпа, индивидуально порабощенная злу, противится спасительным усилиям немногих лучших людей и одолевает их. Есть, наконец, зло физическое в человеке – в том, что низшие материальные элементы его тела сопротивляются живой и светлой силе, связывающей их в прекрасную форму организма, сопротивляются и расторгают эту форму, уничтожая реальную подкладку всего высшего. Это есть крайнее зло, называемое смертью. И если бы победу этого крайнего физического зла нужно было признать как окончательную и безусловную, то никакие мнимые победы добра в области лично нравственной и общественной нельзя было бы считать серьезными успехами… Наша опора одна: действительное воскресение. Мы знаем, что борьба добра со злом ведется не в душе только и в обществе, а глубже, в мире физическом. И здесь мы уже знаем в прошедшем одну победу доброго начала жизни – в личном воскресении Одного – и ждем будущих побед в собирательном воскресении всех. Тут и зло получает свой смысл или окончательное объяснение своего бытия в том, что оно служит все к большему и большему торжеству, реализации и усилению добра: если смерть сильнее смертной жизни, то воскресение в жизнь вечную сильнее и того и другого, Царство Божие есть царство торжествующей чрез воскресение жизни – в ней же действительное, осуществляемое, окончательное добро. В этом вся сила и все дело Христа, в этом Его действительная любовь к нам и наша к Нему… чтобы завершиться живым единством воскрешаемого былого с осуществляемым будущим в том вечном настоящем Царства Божия, которое хотя будет и на земле, но лишь на новой земле, любовно обрученной с новым небом» (Соловьев В. Три разговора).

Летом 1900 года Соловьев уже предчувствует скорую смерть. Свое последнее стихотворение он посвящает белым цветам – колокольчикам, которые становятся для него вестниками перехода в вечность, где сияют любовь, истина, добро и красота:

Зло пережитое
Тонет в крови, —
Всходит омытое
Солнце любви.

Замыслы смелые
В сердце больном, —
Ангелы белые
Встали кругом.

Стройно-воздушные
Те же они —
В тяжкие, душные,
Грозные дни.

4 июля в Москве философ заболевает и принимает внезапное решение ехать в имение князя П.Н. Трубецкого «Узкое». Там он окончательно слег и, призвав священника С.А. Беляева, исповедался и причастился. 31 июля он тихо скончался. «Трудна работа Господня», – произнес Соловьев на смертном одре.

Влияние В.С. Соловьева на общественную и интеллектуальную жизнь России трудно переоценить. Как пишет К.В. Мочульский, в нем «было загадочное обаяние, его окружала романтическая легенда; люди влюблялись в него с первого взгляда и покорялись ему на всю жизнь. Соловьев стал знаменем, за которым шли, образом, который на пороге символизма сиял «золотом в лазури». Он был не философом определенной школы, а Философом с большой буквы – и таким он останется для России навсегда».
Диакон Димитрий Цыплаков